Зимой старик Прохор жил у дочери в поселке цементников, а на лето уезжал в свою родную деревню. Летом ему было неплохо. Посеет немного картошки, несколько грядок сделает и копается себе потихоньку в огороде. Воды принесет небольшими ведерками – колодец недалеко от хаты. А вот зимой совсем плохо. К колодцу не подойти – скользко. Пробовал снег в котелке растапливать – не то, нет вкуса у той воды. За хлебом идти далеко, на другой конец деревни.
Вот и уговаривала его дочь и забирала на зиму к себе. Любил Прохор в это время прийти к моим, таким же пожилым, родителям, поговорить, вспомнить все пережитое, особенно свою жизнь в немецком плену. Вот его рассказ:
«Попал я в плен после контузии. Помню, везли нас, таких же пленных, как и я, в Германию на работу. Везли в вагоне-телятнике. А осень поздняя была и холод-холод. У меня сильно болела голова и очень хотелось есть. Другие солдаты, тоже голодные и измученные, лежали на полу вагона. Где-то суток через трое нас высадили и поселили в бараках. Стали давать похлебку и кусочек хлеба к ней. Похлебка была мутная, противно пахла, и плавали в ней куски волосатых телячьих ушей, но мы ели. Потом стали нас выводить на работу кого куда. Я на какой-то большой кухне чистил целыми днями картошку. Чищу и приглядываюсь ко всему. Вижу в окне, как во дворе другие наши пленные работают. Дрова пилят, колют и грузят на машины. От голода все слабые, ходят молча, как тени. Голод – это страшно… Помню, чищу картошку и незаметно кусочек в рот себе положу и жую. Так вот чуть-чуть голод в себе подавлял. Потом другое придумал. Нарежу к концу работы немного картошки полосочками и запихну их в подшивку шинели. Эту подшивку я сам сделал на передних двух полах. Приду в лагерь, разведу где-нибудь в более тихом месте лагерной территории костерчик из былинок, вроде чай себе кипячу, а сам картошечку эту в воду брошу и сварю, и хоть без соли, а так съем с аппетитом. Ведут нас, бывало, на работу через поселок, смотришь — домики, заборчики, все почти как у нас в деревне, но только более красиво, выкрашено, чисто. Но не радует нас эта красота, чужое все. И так сердце защемит по своей родной деревне… На улице у них – ни людей, ни детей, как вымершая. Не то, что у нас: лавочки возле хат, дети бегают, радостно кругом. По пути мы, бывало, в мусорники заглядывали, и мне раз повезло – корни от грибов увидел. Собрал я их быстренько – и в карман, а потом вечерком с другом такой супчик сварили, душу прямо отвели, и сейчас запах грибов тех чувствую. Так вот и выживал я в голодной той жизни. Особенно трудно было, когда меня перевели копать какой-то большой котлован. Надсмотрщики не давали головы поднять: копай и копай, а если сунешься – прибьют, обессиленных они уничтожали.
Повели нас раз в баню. Как мы радовались, не могли уже от грязи и вшей. А в бане фашисты устроили нам такое издевательство… Только мы стали мыть головы каким-то желтым порошком, как нам объяснили — от вшей, а они направили на нас шланги с холодной водой. Сбились мы в кучу, согнулись, дрожим, порошок глаза разъедает, а они, гады, хохочут. Всего натерпелись, страшно вспомнить.
А когда освободили нас, с какой же радостью добирался я домой! До Могилева доехал, а на Кричевщину поездов нет. Решил я пешком добираться. Шел и днем, и ночью, случалось, где немного подвозили военные машины. Помню, шел ночью, а до наших мест уже недалеко было, и как я угодил в какую-то яму глубокую… Всю ночь просидел там, а осень, холодно. Утром только понял, что это колодец заброшенный. Вижу, над ним ветка крепкая от дерева, вот бы схватиться за нее! А не достанешь. Ну как вылезти? И стал я спасаться. Снял с себя шинель, расстелил и давай скрябать руками песок со стенок колодца. Наскребу горочку, перекладу полу шинели, потом снова горочку наскребу и еще шинелью перекладу, и так несколько раз, пока получилась у меня такая подставка высокая и крепенькая. Вот так и вылез. Дошел до людей, покормили меня, дали фуфайку – моя же шинель так в колодце том и осталась…
Много чего пережил, но, слава Богу, жив остался. Теперь бы пожить, войны нет, да вот один остался, старуха умерла… Наступила старость и слабость»…
Долгую жизнь прожил старик Прохор, умер на 90-м году жизни, умер летом в своей родной деревне. И остались с нами его воспоминания…
Лариса ОШУРКОВА.

Источник: